Константин Богомолов обнаружил среди героев пьесы Виктора Розова «Гнездо глухаря» тех, кто вчера был молодым циничным карьеристом, а сегодня — у руля власти. Часть сцен показана вживую, часть — на экране, куда камера проецирует панораму советской квартиры и крупные планы ее обитателей. Мы следим за происходящим будто бы глазами спасителя, который не родился в тот год, потом у что его мать сделала аборт. В 60-х Олег Табаков дебютировал на сцене в ролях бескомпромиссных «розовских мальчиков». В этом спектакле «розовским мальчиком» рядом с Табаковым дебютировал его сын Павел.
Драматический |
16+ |
Константин Богомолов |
2 часа 20 минут, 1 антракт |
Премьера «Черешневого леса»: де-юре постановка «Табакерки», де-факто спектакль на большой сцене Художественного театра. Спектакль с роскошным символическим потенциалом: 17-летний Павел Табаков, как 54 года назад его отец, дебютирует в роли бескомпромиссного «розовского мальчика». Рядом с сыном на сцене отец — и восстановлена, стало быть, «прервавшаяся связь времен». Пьеса Розова тоже настаивает на преемственности, развивая сюжет «Горя от ума». Представьте, что Софья вышла за Молчалина, тот бодро шагает по карьерной лестнице благодаря стараниям Фамусова, потом мы узнаем, что он занял ступень на карьерной лестнице, на которой видел себя Фамусов, и завел связь с дочерью более перспективного чиновника. Общественная ситуация все та же — удушье. Чацкий в пьесе тоже есть, только его зовут Пров, он еще подросток, но о том, чтобы уехать из страны, не может быть и речи по другой причине: на дворе 1978 год.
Константин Богомолов и художник Лариса Ломакина выдержали постановку в холодном евростиле: советская квартира открыта двумя комнатами к зрителю, из остальных идет черно-белая трансляция на развернутый сверху экран. Чешская мебель, хрусталь в сервантах, иконы в серебряных окладах, зеленая лампа на массивном столе советского функционера. Константин Богомолов тоже говорит о преемственности, но только поперек сложившегося ностальгического тренда и общественного консенсуса на предмет советского прошлого, в котором-де было много хорошего. Особенно явно его спектакль выпадает из той жизнеутверждающей картины, которую рисует фестиваль «Черешневый лес», — картины согласного цветения бизнеса и культуры на фоне припавшей к традиции и по-весеннему обновляющейся России. У Богомолова цветет не черешневый лес и не вишневый сад — больничный палисадник за окном умирающей пионерки из стихотворения Багрицкого. У него страна пожирает своих детей — бросая их то в сабельный поход, то в пекло Сталинграда, заставляя матерей вытравливать нерожденных детей, а тех, кому не повезло родиться, принуждает к самоубийству. В пьесе Розова Пров — чтобы не повеситься, как одноклассник, — совершает бессмысленный и безумный поступок и оказывается, пусть и коротко, за решеткой. В спектакле Богомолова год спустя его отправляют в Афганистан. Выживают только такие, как Егор Ясюнин и Золотарев, — изворотливые существа, рассуждающие, что к 2000-м нагревшие им место старики уйдут за древностию лет и тогда придет их время. Вот оно и пришло. Не увидеть, в кого метит Богомолов, невозможно: аналогия между Судаковым с Ясюниным и Ельциным с Путиным абсолютно прозрачна — как и аналогия между Провом, девятого мая нарвавшимся на арест, и креативным классом, который в нынешнем мае от памятника Грибоедову развозили автозаки. Собственно, появление этого спектакля — один из тех редких фактов, подсказывающих, что сегодня не вполне или не окончательно, но 78-й.